Налог на богатых не спасает экономику от кризиса. В очередной раз это решила подтвердить Франция, откуда уже бегут богачи.

В начале сентября президент Франции социалист Франсуа Олланд приступил к выполнению предвыборных обещаний. С 2013 года должен вступить в силу налог 75% на доходы свыше €1 млн в год. Олланд призвал обладателей крупных состояний «проявить патриотизм» и поддержать страну в трудную минуту. В ответ миллионеры стали готовиться к отъезду. Самый богатый человек Франции — владелец 46% акций группы LVMH Бернар Арно уже запросил бельгийское подданство. Другие богачи также потянулись в традиционные налоговые убежища — Швейцарию, Великобританию и Сингапур.

Чем вызвано желание Олланда заставить богатых делиться? Во второй половине этого года, судя по предварительным макроэкономическим данным, во Франции уже началась рецессия. Число банкротств растет. Дефицит госбюджета высок и не снижается — отчасти из-за непомерно разросшегося госсектора. Социальные расходы — самые высокие в ОЭСР. Рынок труда чрезмерно регулируется. Конкурентоспособность бизнеса неуклонно снижается. Олланд — социалист, поэтому привести в порядок экономику ему будет сложно. Про снижение госрасходов, а также необходимые, но болезненные реформы, прежде всего либерализацию рынка труда и сокращение гипертрофированного госсектора, можно забыть. Остается один источник финансов для затыкания бюджетных дыр — богатые сограждане.

Привет от топ-менеджеров

С моральной точки зрения позиция «в кризисе виноваты богатые — пусть они и платят» небезосновательна. Это утверждение справедливо не только для Франции: резкое социальное расслоение наблюдалось практически везде, прежде всего в США, ну а Европа так или иначе повторяла американский образец.

Сегодня уровень неравенства в США близок к историческому рекорду ХХ века, случившемуся незадолго до наступления Великой депрессии. По данным налоговой службы США Internal Revenue Service, в 1928 году 1% самых богатых граждан страны получали 24% всех доходов, в предкризисном же 2007 году — 23%.

Великая депрессия заставила власти США перенаправить часть национального богатства в пользу среднего класса. В 1945—1980 годах 1% богатых доставалось уже 9—11% доходов. В этот период впечатляющий скачок в уровне жизни совершил средний класс — и в Америке, и даже в большей степени в Европе. В 1970-х налоги на богатых не снижались: в Европе нередко составляли 70% и выше, а в Японии доходили до 93%.

В 1980 году процесс развернулся, и 1% богачей стал забирать все большую часть общего дохода. Похожие процессы происходили и в традиционно более эгалитарной Европе: коэффициент Джини, по данным Евростата для 15 стран ЕС (без восточноевропейских новичков), вырос с 29 в 2000 году до 30,5 в 2010-м.

За рост неравенства оказались ответственны в основном зарплаты, а не рентный доход. В 60-70-х годах прошлого века отношение зарплаты топ-менеджера к средней зарплате работника компании держалось на уровне ниже 30 к 1. В 1980-м соотношение стало меняться, и через 20 лет зарплата топ-менеджера была в среднем в 300 раз больше, чем у простого сотрудника.

Как раз в это время сначала в США, а потом и в Европе предприятия в массовом порядке стали выходить на рынок акций, параллельно росло число собственников-акционеров. Отчасти этот процесс был вызван нововведениями короля мусорных облигаций Майкла Милкена — привлечением заемных средств для выкупа бизнеса и частой сменой собственников. Как следствие, появилась классическая проблема принципала-агента: топ-менеджеры выходили из-под прямого контроля слишком большого числа собственников и могли назначать себе гигантские зарплаты, обращая все меньше внимания на акционеров. Компании превращались в функциональные аналоги госпредприятий, директора которых относятся к народной собственности как к своей.

Исполнительный директор Банка Англии по финансовой стабильности Эндрю Холден в недавнем исследовании «Control Rights (and Wrongs)» отмечает, что наиболее отталкивающие формы революция топ-менеджеров приобрела в финансовой системе. К концу 1990-х многие крупные западные банки, так же как и другие предприятия, стали публичными компаниями, и это размыло структуру их собственности между многочисленными разрозненными акционерами. Освобожденный от неограниченной ответственности за свои действия и пристального контроля собственников менеджмент бросился наращивать краткосрочную прибыль, делая все более рискованные ставки. В случае успеха менеджмент выписывал себе бонусы астрономических размеров, ну а в случае неудачи максимум, что грозило банкирам,— увольнение (с зафиксированными в контрактах «золотыми парашютами»).

С конца 1980-х зарплата топ-менеджмента в финансовой сфере, по данным Холдена, росла в среднем на 13% в год и в США, и в Европе, в других же отраслях экономики — всего на 4% в год в США и на 3% в Европе.

В конце 1990-х основным целевым показателем успешности менеджмента банков стала рентабельность собственного капитала — чистая прибыль в сравнении с капиталом. Погоня за этим показателем также заставляла менеджмент увеличивать заимствования и делать все более рискованные ставки. Чем меньше был капитал по отношению к пассивам и активам, тем большую отдачу можно было показать по рентабельности собственного капитала в краткосрочной перспективе. Это все более увеличивало риски системной устойчивости банковского сектора, которые и реализовались во время ипотечного кризиса в США и европейского долгового кризиса. Более корректным, не провоцирующим риски целевым показателем, по мнению Холдена, могла бы стать рентабельность активов.

В итоге банки стали, по словам Холдена, «наркоманами волатильности», и постоянно увеличивали размер балансов. Отношение пассивов к капиталу выросло с 3—4 раз в середине XIX века до 5—6 к его концу. К концу ХХ века оно достигло 20, а за первое десятилетие ХХI века подскочило до 30.

Как результат, банки стали слишком большими. В начале ХХ века активы трех крупнейших британских банков составляли 7% ВВП. В середине столетия их активы доросли до 27%, к концу столетия — до 75%, а к 2007 году — до 200% ВВП. Аналогичный процесс проходил в континентальной Европе, прежде всего в той же Франции, где активы банков превышают ВВП страны, и в несколько меньшей степени — в США. Банки-монстры стали слишком велики для того, чтобы государство могло бы позволить себе их банкротство. И банкиры, понимая это, шли на все больший риск. Почему бы и нет, ведь в случае удачи можно выписать себе крупный чек, а в случае провала за все заплатят налогоплательщики. Приватизация прибыли и социализация издержек — очень похоже на поведение российских госпредприятий и банков.

Выиграл от деградации финансового сектора именно топ-менеджмент: ни общество в целом, ни собственники банков ничего хорошего от него не дождались. Те, кто инвестировал в начале 1990-х в акции крупнейших мировых банков, остались в убытке, зато зарплаты управленцев банков за последние 20 лет выросли в 10 раз.

Справедливо, но неэффективно

Однако эффективны ли высокие налоги в борьбе с доходами, пусть и завышенными? Вряд ли. Во-первых, среди получающих миллионные доходы французских граждан, вероятно, есть и вполне достойные такого вознаграждения предприниматели, не причастные к сомнительным финансовым нововведениям. Во-вторых, капитал всегда уходит оттуда, где ему плохо, туда, где его с нетерпением ждут. Богатые просто поменяют гражданство на более привлекательное с налоговой точки зрения. Этот процесс идет даже в странах с куда более мягкой налоговой системой.

Например, недавно от гражданства США в пользу Сингапура отказался Эдуардо Саверин, американец бразильского происхождения, один из соучредителей социальной сети Facebook. Зачем платить налоги Америке, когда можно не платить их вовсе или платить гораздо меньше тому же Сингапуру?

Богачей ждут Швейцария, Великобритания, Сингапур и многие другие юрисдикции и легальные или полулегальные схемы налоговой оптимизации. Поэтому Франции стоит сосредоточиться на борьбе не столько с богатыми, сколько с постоянным вмешательством государства в экономику. Социалистические методы управления никогда не мешали махинациям, в том числе среди богачей, которых сейчас хотят обложить налогами. К примеру, спасение одного лишь выпестованного социалистом Миттераном банка Credit Lyonnais (был задуман как французский противовес германского гиганта Deutsche Bank) в конце прошлого века обошлось французским налогоплательщикам не менее чем в два десятка миллиардов долларов.

Впрочем, Франция не первой устанавливает 75-процентный налог для богатых. Еще в прошлом году Испания и Исландия вновь ввели ранее отмененные налоги на богатство. Великобритания в 2010 году также повысила максимальный подоходный налог с 40% до 50%, правда, в 2012-м снизила планку до 45%.

Другие страны могут последовать примеру, ведь в начале 1980-х этот уровень не казался запредельным (см. диаграмму). Маятник, возможно, опять качнется в обратную сторону — слишком богатым придется делиться.

Впрочем, многие из них, оказывается, готовы платить больше. Год назад знаменитый миллиардер Уоррен Баффетт опубликовал в The New York Times колонку, в которой заявил, что не только сам готов, но и призывает других обладателей больших состояний поддержать резкое повышение налога на домохозяйства с доходом больше $1 млн в год и еще более резкое — на тех, кто зарабатывает больше $10 млн.

Поможет ли рост налогов на богатых вывести мировую экономику из кризиса? Однозначного ответа на этот вопрос у экономической науки нет. Есть надежда, что новые налоги помогут на короткий срок уменьшить дефициты бюджетов и снизить социальные издержки, связанные с кризисом. Однако не стоит забывать, что при помощи высокооплачиваемых юристов и консультантов богачи могут избежать увеличения налогового бремени, в случае же массовой эмиграции по налоговым причинам доходы бюджетов и вовсе могут сократиться.

Несколько больше определенности в среднесрочной перспективе. Судя по исследованию Кристины и Давида Ромер из Университета Беркли, следует ожидать замедления темпов экономического роста. А значит, выход из системного кризиса займет больше времени. А значит, у правительств будут появляться все новые объекты финансовых притязаний.